Корабельников Олег - Рассеченная Плоть
Олег Корабельников
РАССЕЧЕННАЯ ПЛОТЬ
Вся эта кровь, теплая, брызжущая, сочащаяся из разрезанной плоти, живой и
чувствующей, весь этот сок тела, красный, алый, вишневый, карминный,
проникающий всюду - удивляет его. Он испытывает странное чувство детского
удивления, когда мажет йодом обнаженное, обездвиженное наркозом тело и
бледная кожа окрашивается в цвет меди, в цвет червонного золота, и когда,
занося скальпель над животом, еще не оскверненным сталью, уже мысленно
видит, как брызнет кровь тонкими тугими струйками, и когда зажимами, почти
не глядя, он ущемляет плоть, останавливая алые фонтанчики, и когда
невесомыми движениями натренированных рук затягивает лигатуры на сосудах.
Остальное делает спокойно. Он быстро находит пораженный орган, легко
ориентируясь во всем этом мягком, горячем, влажном, живущем своей скрытной
жизнью, что наполняет человеческое чрево; и так же легко и чисто удаляет
поврежденное и щадит здоровое.
В детстве, орудуя перочинным ножом, он нечаянно полоснул по левому запястью
и, замерев он неожиданной острой боли, впервые увидел свою преображеннную
плоть. Там, где только что была тонкая загорелая кожа - разверзлась
глубокая белая рана, быстро наполняющаяся красным, жгучим, рвущимся на
свободу соком. Он смотрел на нее отчужденным взглядом, словно боль была не
его, словно не из него истекала кровь, разливаясь на полу зыбкой лужицей.
Он был до того удивлен странным своим открытием, что даже не догадался
закричать. И только когда лужица потемнела и сгустилась, и кровотечение
утихло, он встал и пошел искать маму, чтобы разделить с ней великую тайну.
Оказывается, в нем, как в помидоре, как в гранате, под тонкой кожицей
таится красный красивый сок, неизвестно для чего заключенный в его теле. И
стоит только рассечь оболочку, как он освободится, брызнет фонтаном,
преобразит и удивит.
У него и сейчас на левом запястье тонкий бледный шрам - знак первого
удивления и первого причастия к тайне.
Он хирург. Зовут его Сергей Панков. Его ценят коллеги и уважают больные. Но
он никому не признаётся, что его до сих пор удивляет вид красной горячей
крови. Он стыдится своего чувства, считая его детским и глупым.
В это дежурство у Панкова разгулялась язва. Заболел он давно, еще в
студенческие годы нажив ее безалаберным питанием и невниманием к
собственной телу. В этот день с самого утра не отступала боль, идущая из
глубины тела. Он втайне пил новокаин, а когда никого не было - позволял
себе морщиться и даже тихонько стонать, но в общем-то вида не подавал,
стыдясь собственной слабости. Иногда боль утихала и но тотчас забывал о
ней, но возвращаясь, она с новой силой сверлила живот, выходя из
повиновения, не подчиняясь лекарствам. Но болезнь болезнью, а работа
работой. Расслабляться нельзя. И Панков гнал от себя боль, делал привычный
обход, улыбался больным.
Детская хирургия, хотя и знакомая ему, все же пугала незащищенностью,
беззащитностью маленьких пациентов. Особенно новорожденных и грудных. Когда
он видел их, лежащих в пеленках, кричащих в своей боли, непонятой и
неосознанной ими; когда он разговаривал с матерями, неприбранными, в мятых
халатиках, с осунувшимися от недосыпания и переживаний лицами, его каждый
раз тяготило чувство собственной вины, будто это он сам виноват в
страданиях детей, не могущих даже в словах поведать о своем страхе перед
необъятностью и жестокостью жизни. И он, человек в общем-то смелый, не мог
преодолеть в себе этой вины и старался поскорее закончить обход, особен