1249dfeb     

Корабельников Олег - Стол Рентгена



Олег Корабельников
Стол Рентгена
Были времена, когда он не брал в рот ни капли спиртного. Тогда он
бродил по своей большой квартире с больной головой, глотал анальгин,
пытался читать книги, но дурное настроение не проходило. Чтобы хоть
немного облегчить свои муки, он запирался в спальне, вставал на
четвереньки и стоял так подолгу, втянув голову в плечи и стараясь не
моргать. Вскоре тело его затекало, шея деревенела и начинало ломить
поясницу. Было очень тяжело сохранять такую позу, но это хоть немного
отвлекало его от влечения к спиртному. Пенсию ему присылали по почте, и
эти дни в начале месяца были для него наиболее мучительными. Ему хотелось
на все деньги купить водки, чтобы весь последующий месяц простоять в углу
комнаты возле дивана в стиле ампир, прислонясь боком к чугунной статуе
Давида. Только тогда ему было действительно хорошо и спокойно. Он
чувствовал себя человеком, как бы ни было абсурдным чувствовать это,
превратившись в большой и красивый стол.
Сам процесс превращения, или, как он сам называет это про себя, -
метаморфозы, был простым и болезненным. Когда ему становилось невмоготу и
головные боли вконец изматывали, он наливал водку в хрустальный фужер
(попроще посуды у него не водилось), раздевался догола, забирался в угол
комнаты, вставал на четвереньки и, придерживая бокал одними губами,
опрокидывал его в рот. Закусывать не полагалось.
Потом он замирал, пригнув голову и прислушиваясь к своему телу. Он
чувствовал, как выпрямляется спина, как ноги деревенеют; видел, как кожа
на руках стягивается в жгуты, приобретает цвет старой бронзы, и как из
этих жгутов образуются венки и ниспадающие гирлянды. То, что происходило у
него на спине, он не мог видеть, но чувствовал, что и она становится
гладкой, полированной поверхностью красного дерева. На боках его
прорезывались прямоугольные щели, разрастаясь, они обрамлялись бронзовыми
розетками, и посреди прямоугольников вырастали личины замков в форме щита
с двумя орлиными головами. Голова его уплощалась, втягивалась в шею, а шея
- в туловище и превращалась в литое украшение - овальную розетку из
листьев аканта. Тогда глаза его перемещались туда, где замочные скважины
на ящиках стола черными, широко расставленными зрачками смотрели на
комнату, за окно и моргать не умели.
Сам он вытягивался в длину и высоту, каждый раз удивляясь, откуда в его
худом теле берется этот резерв роста. Но объяснялось все обыкновенно: тело
его становилось пустым внутри, и внутренности, деревенея и бронзовея,
выворачивались наружу, превращались в облицовку стола в стиле классицизма
конца восемнадцатого века.
Когда метаморфоза заканчивалась и ощущение разрыва и перемещения
проходило, он застывал и старался ни о чем не думать. Впрочем, думать ему
было нечем. Мозг растекался причудливым орнаментом вдоль крышки стола,
извилистым и симметричным, и мысли тоже становились тугими, бронзовыми,
повторяющимися.
В таком положении он оставался долго, иногда дня два, в зависимости от
дозы выпитой водки. Никто к нему не приходил, друзей он растерял, клиенты
обходили его дом стороной, а дети давным-давно разъехались по всей стране
и писем ему не писали.
Образ жены, потерянной и преданной им, ассоциировался у него с диваном
стиля ампир. Когда-то в самый разгар его увлечения стариной он приметил
этот диван у одного старика. Диван ему так понравился, что ни о чем другом
думать он уже не мог. Старик запросил большую цену. Тогда он тайком от
жены заложил ее шубу, благо было лето



Содержание раздела