Короленко Владимир Галактионович - Обрывок
Владимир Галактионович Короленко
Обрывок
(Этюд)
I
В небольшом кружке, собравшемся вечером за чайным столом, речь шла о
предчувствиях. Между нами был молодой еще человек, нервный и
впечатлительный, которого, по-видимому, очень интересовали высказываемые по
этому вопросу мнения. Он молчал, внимательно прислушивался и быстро курил
папиросу за папиросой.
- Бьюсь об заклад, - сказала хозяйка, - что NN мог бы нам порассказать
кое-что сверхъестественное из собственной практики... Вы такой нервный, -
добавила она, когда молодой человек вопросительно поглядел на нее...
Он отряхнул пепел со своей папироски и задумчиво ответил:
- Нет. Правда, со мной был довольно странный случай, но я сам объясняю
его вовсе не предчувствием. Просто тонкая и почти бессознательная
индукция...
- Ну, бог с ними, с объяснениями, - живо перебила хозяйка, - лучше
расскажите самый случай.
- Пожалуй, - ответил молодой человек. - Хотя это и будет отклонение от
прежней темы вашего разговора, но я думаю, что, и помимо
"сверхъестественности" случай довольно интересен...
II
- Так вот, - начал рассказчик, - это было в N-ской тюрьме. Меня
привезли туда перед закатом солнца. Вошли мы сначала в небольшую комнатку,
помещавшуюся в пристройке, примыкавшей к тюремной ограде, но ход был
снаружи. Обыкновенно канцелярии при тюрьмах в Сибири устраиваются таким
образом, чтобы можно было входить в них и выходить оттуда, не тревожа
начальника караула. Дело было осенью. Ветреный, но ясный день сменялся таким
же ясным холодным вечером. Уже давно, когда мы мчались по дороге, залегавшей
меж горами, я видел на небе слабо зарисованный серп молодого месяца. Из-за
гор выбегали белые тучки, сначала по одной, потом целыми стаями, и быстро
бежали по ясному небу, точно стаи испуганных птиц. На сердце у меня и без
того было не особенно радостно, а тут еще эти молчаливые горы, дорога,
широкими уступами скатывавшаяся в затуманенную долину, мороки в ущельях,
унылый перезвон колокольчика и эти бесшумно летевшие по небу стаи облаков
нагнали на меня какое-то особенно странное состояние духа. Как будто и тоска
сжимала сердце, и жизнь среди этих бесцельных странствий надоела... Больше
же всего надоело думать о том убежище, которое вот скоро уже ожидало меня
там, в долине. Мы приближались к городу, а стало быть, мне предстояло ждать
в тюрьме несколько дней, пока нарядят других провожатых.
Пыль или туман стояли над долиной, а быть может, и то и другое, только,
вглядываясь в расстилавшееся подо мною пространство, я не мог разглядеть
города. Что-то туманно-серое, грустное и неопределенное залегло на
необозримое пространство у подножия гор, и наша повозка быстро катилась в
это фантастическое море. Только глухой отдаленный звон доносился оттуда
смутным гулом. Праздника не было ни в тот день, ни в следующий. Должно быть,
кого-нибудь хоронили.
Я был не в духе. Мои провожатые, с которыми мы много и очень мирно
беседовали дорогой, теперь притихли тоже, чувствуя, что мне не до
разговоров, они понимали, по-видимому, что если есть в нашем взаимном
положении что-либо не располагающее вообще к особенной дружбе, то теперь оно
может сказаться резче, чем когда-либо.
"Господин, - заговорил наконец один из них с робким доброжелательством.
- Вот скоро приедем в N-ск, уж вы, пожалуйста, там со смотрителем
поаккуратнее".
"А что?" - переспросил я неохотно и с безотчетной досадой.
"Да так... Характерный очень..."
"А, черт с ним, с его характером, - огрызнулся я. - Мне-то какое дело
